Н. П. Жаворонкова. Маленькое Тюрисевя большой Карелии. Воспоминания. (10.07.2011)
Нина Петровна Жаворонкова-Галахова родилась в Тюрисевя в 1912 году. Живёт в Финляндии. Фотография сделана 27 декабря 1997-го года.
Впервые воспоминания Н. П. Жаворонковой были размещены на сайте http://www.netslova.ru/teneta/povest/zhavor.htm в неполном виде. В полном объеме публикуются впервые.
Отец Н. П. Жаворонковой П. Г. Галахов поселился в Тюрисевя сразу после женитьбы. Жену звали Мария, её родители старейшие жители Тюрисевя Наталья Михайловна и Иван Николаевич (фамилия не известна). П. Г. Галахов работал в Государственной Думе младшим стенографом и каждый день ездил на работу в Петербург. Он был талантливым человеком, имел различные изобретения. За одно из них - особо стойкий состав асфальта, купленный государством, он получил большие деньги и перед самой революцией купил дом в Петербурге. После революции семья вернулась в Тюрисевя к родителям жены.
Потом П. Г. Галахов ушёл из семьи и, спустя какое-то время, уехал в СССР вместе с женщиной - цыганкой. Присылал каждый месяц деньги, звал дочерей Зою и Нину к себе в Москву.
Мы с Зоей очень любили Рождество и гордились своей елкой. Елка и впрямь всегда была красавицей - стройная, ровная, до потолка, она сразу наполняла весь дом запахом лесного царства.
Раз маленькая Зоя раскапризничалась и мама сказала, что если она не перестанет, Дед Мороз возьмет елку обратно. Ночью послышался сильный шум, треск, что-то громоздкое свалилось на пол... Елка, украшенная, не удержавшись на подставке, упала, разбивая игрушки, шары и свечи. Тогда-то Зоя по-настоящему поверила в существование Деда Мороза.
Мама так любила все красивое, что и игрушки, выбранные ею для елки, являлись настоящими маленькими шедеврами искусства. Круглые крупные матовые бусы, розовые, бледно-желтые, голубые, с переплетающимися, словно, набросанными на них веточками цвета слоновой кости; другие - длинные трубочки, красные, зеленые, отражающие свет, словно, драгоценные камни и шарики, разноцветные, яркие, как из стекол Мурановского завода. Птички - лимонные канарейки с черным носиком и бусинками-глазками покачивались на тонких ножках-пружинках. Вот-вот завертит головкой и вспорхнет...
Птички поменьше - летящие, малиновые, с хвостиком веером и такими же крылышками, сделанными из стекольных волосков (так говорила мама, не позволяя нам дотрагиваться, чтобы не поранить руки). Мы потихоньку подталкивали птичку, и она, подвешенная на ниточку, долго-долго летала взад и вперед, шелестя крылышками.
Но однажды приближалось Рождество, а все взрослые почему-то были в плохом настроении и о елке не вспоминали. Мы приставали к маме, и нам было сказано, что мужчин в доме нет, за елкой раньше ходила Калиса, а она второй день в жару, и если мы хотим елку, то можем срубить ее сами.
Я рассердилась и решила, что притащу высоченную ель - покажу нашим. Несмотря на то, что наступал вечер, захватив игрушечный топорик, не сказав ничего никому, ушла в лес.
Уже темнело. В поисках блуждала на лыжах по лесу, но все хорошие елки, словно, спрятались от меня.
Стало холодно, загудел ветер, скидывая сухие промерзшие ветви с деревьев... И вот, точно обдало жаром! - растет густая, колючая, раза в три выше меня, настоящая Рождественская. Поплевав на руки, как это делал сын молочницы Марьюшки, когда колол у нас на дворе дрова, я принялась за работу.
Но, как ни старалась, мой топорик отскакивал, не оставляя даже царапин на стволе. Раскрасневшаяся от упрямства и напряжения, я махала и махала топориком... Я готова была отдать полжизни за эту ель, перегрызть ее зубами.
А она стояла, насупившись, и снег, покрывающий ее вершину, лежал недвижно и безучастно.
В отчаянии даже не испугалась, когда мне показалось, что напролом, сквозь молодые хвойные заросли, лезет медведь. Но в следующую минуту, увидев мутную темную тень, уже поглядывала с ватными от страха ногами, куда бы скрыться...
Медведь заворчал тихим низким голосом - заговорил, как в сказке, смешно заменяя одни буквы другими: "Ти, тевушка, не пойся, я тоше са елкой хотил, я снаю, кте ти шивешь".
Он рубил мне елку и казался прекрасней сказочного царевича, этот пожилой с неровным лицом крестьянин. Донеся елку до нашего крыльца, спрятавшись за угол дома, он наблюдал радостный переполох, поднявшийся в нем. Я переглядывалась с ним, и он, кивая головой, смеялся беззвучным смехом.
Это Рождество на всю жизнь дало мне суровый урок. Прошли праздники, проводили Старый Год, встретили Новый. Утихла веселая суета. Еще зажигали по вечерам свечки на елке, но нижние ветви ее начали желтеть, осыпались иголки на подстеленный рождественский коврик.
Она умирала, и мысль о том, что я причинила ей смерть, больно кольнула меня... Жила бы она, светилась белым пуховым одеянием на счастье всем лесным зверюгам и птицам! И тогда я поняла, что Рождественскую елку надо выбирать подсыхающую, недолговечную, или оттуда, где стоят густо, мешая росту друг друга.
Мы ходили свободно по лесам, иногда до полной темноты. В любое время года. Зимой - на лыжах, когда выдавалась теплая осень - до самого ноября за грибами. Сначала идем по деревне, кудрявый дым выплывает из труб домов и избушек, сливаясь с низкими серыми облаками. Тепло. Сыро. Тишина в лесу и в нас, проникнутых покоем замирающей жизни природы. Не бегаем, не перекликаемся.
Лес молчит. Лишь ветер покачается на ветке, и вспорхнут зеленые, желтые, красные листья-бабочки и легко опустятся на землю, одевая ее новым причудливым узором.
Уже видят первые сны деревья, только дрожит неугомонная, нарядная, как канарейка, осина на фоне темной хвойной зелени елей и сосен. Рябина стоит прозрачная, кружевная, украсилась праздничным ожерельем - тяжелыми гроздьями, ждет таких же ярких красногрудок-снегирей. Но это позже, когда выпадет снег.
Старики говорят, что коль много рябины - многоснежная зима; другие - наоборот, не выдержать дереву двух тяжестей за короткий срок - и ягод, и снега, не будет больших снегопадов, как у нас в Карелии.
Когда вечером начиналась пурга, и черно-синее небо висело над самыми крышами, брали в дом на ночь лыжи и лопаты, а утром из окна на лыжах к двери - не открыть, пока не откопаешь - на треть занесена легким пушистым, таким вкусным и холодным снегом.
В такой день - отпуск. Поезд из Выборга запаздывает на три-четыре часа, и в школу уже ехать не стоит.
А сейчас в лесу хоть не видно белых и красных грибов, зато стоят коричневые горькушки и еловые мокруши с темными в крапинку скользкими головками, в желтом чулочке на крепкой ноге. В лесу мне всегда хотелось увидеть медведя, лису и, в особенности, лося.
Думаю, что картинка с изображением его, стоящего рядом с невысоким деревом, с раннего детства осталась в памяти, но увы - в лесу прыгали только белки да скакали пугливые зайцы. С лосями мне пришлось часто встречаться много позже, когда я стала бабушкой и жила с внуками в Илола.
Дом стоит у подножия скалы, она частью заросла лесом и кустарником. Тут рано поспевает черника и появляются грибы, а позже - малина, голубика, брусника.
Раз я звала детей на скалу, но они не пошли. Стоя на коленях, собирая ягоды, услышала хруст валежника за спиной. Притаившись, ждала, найдут ли? Шаги приблизились, остановились, и, оглянувшись, я столкнулась лицо - в лицо с лосем. Мгновение мы смотрели, я - приятно удивленная, он - любопытный, мягкошерстный, молодой, не познавший еще беспощадности и меткости человеческого глаза, и улыбались друг другу. Я не оговорилась, он улыбался доверчивой звериной улыбкой.
Позже запомнила также одного лося. Возвращалась на автобусе через Швецию домой в сухой, какой-то печальный августовский день. Впереди - цепь остановившихся автомобилей, жестикулирующие, кричащие что-то люди.
Оказалось, что лось попал под грузовую машину, которая оторвала ему до колена ногу. Он не мог стоять, его оттащили на обочину дороги. Там возвышался на пригорке над всеми огромный, лилово-серый в сумерках надвигающегося вечера, с раскидистыми ветвистыми рогами. Окровавленная нога лежала рядом. Это было так страшно, но в глазах его не было боязни или растерянности. Он смотрел на толпу отчужденным взглядом. Говорили, его скоро застрелят.
Так сидел он на ложе из золотисто-багряных листьев перед общим для людей и животных чудом перехода в непознанное, и пронизанный бледным солнцем теплый ветер дарил ему последнюю земную ласку.
Я вспомнила индейцев, которые, чуя смертный час, уходят от семьи, от племени умирать в одиночестве, не стеная, не хватая воздух холодеющими руками, а спокойно и просто, как дерево или камень. Так учит высшая древняя мудрость.
Нина Петровна Жаворонкова-Галахова родилась в Тюрисевя в 1912 году. Живёт в Финляндии. Фотография сделана 27 декабря 1997-го года.