History Interesting things Photogalleries Maps Links About Finland Guestbook Forum translate to:

Борис Казанков

Мне хочется поделиться воспоминаниями о встрече с Ахматовой. Она произошла в сентябре 1964 года. Это было уже в последние годы ее жизни, когда двери ее ома были распахнуты для многих - не только поэтов, но и читателей. Период затворничества и одиночества был позади. Ахматова благосклонно внимала даже докучливым посетителям, которые отрывали ее от дела.

Вероятно, одним из таких посетителей был и я. Перед этим я написал ей письмо с выражением любви и восхищения к ее немеркнущей поэзии. Но ответа не пришло. Ахматова получала тогда сотни подобных писем. Я осмелился напомнить о себе и позвонил на городскую квартиру. Робко назвав себя, приготовился к самому худшему, но неожиданно получил приглашение приехать к ней на дачу в Комарово. Это меня и обрадовало, и смутило.

И вот я у Ахматовой... Здесь, среди медноствольных сосен, приютился зеленый литфондовский дом. По тропинке, петляющей между деревьями и кустами, подхожу к даче. Поднимаюсь на крыльцо. Стучусь. Открывает какой-то старичок с бакенбардами. Спрашиваю, здесь ли живет Анна Андреевна?

- Да, пожалуйста, проходите. Садитесь. Как о вас доложить? - Совсем, как в старину, в какой-нибудь усадьбе.

Называю себя. Слышу через двери звучное и властное;

- Просите.

Открываю дверь и вижу в профиль Ахматову. Величественная, прямая, она сидит в большом потертом старинном кресле за дамским письменным столом. Анна Андреевна в черном шелковом платье, заколотом брошью. Седые волосы со спадающей на лоб челкой. Римский, с горбинкой нос. Следы увядшей красоты. Не верится, что эта старая грузная женщина, все также исполненная достоинства, была когда-то хрупкой, даже остроугловатой. Художники рисовали Ахматову на фоне ночного Петербурга или на фоне цветов и зелени. Я поймал себя на том, что ничего не изменилось с тех пор. Если бы я был художником, то нарисовал бы портрет одинокой задумчивой женщины, сидящей в профиль на фоне окна. За окном виднеются сосны. Перед женщиной цветы...

Анна Андреевна величественно протягивает руку для поцелуя. Заметив, что я растерянно смотрю на грибы, которые она перед этим перебирала, добавляет, что руки чистые. Но я не могу объяснить свое замешательство тем, что мое поколение, увы не учинили целовать руки. Краснею, но все-таки только слегка пожимаю холеную пухлую руку, которая вот уже столько лет не бросает перо... Присаживаюсь. Наш разговор начинается с грибов, Анна Андреевна любит их собирать. Но я все еще испытываю неловкость. Смущенно передаю привет от своих коллег по техникуму. Я вижу близко ее глаза, большие, серые холодные. Заговариваю о Коктебеле - она там не была, Марию Степановну не знает. Кто такая? Волошин был у нее однажды в Петербурге, чужд ей. Брюсов? - тоже не любит, Одна за другой отпадают темы, на которые рассчитывал. Судорожно думаю, о чем говорить дальше. Неужели правы те, кто считает: только она и Пушкин... больше, кажется, ее никто не интересует. Чтобы убедиться, спрашиваю, кого она жалует из современных поэтов. - А вот об этом меня спрашивать не нужно. Письма? - Идут ровно. Много.

Своих корреспондентов делит (условно) на несколько категорий; современники - старая гвардия, - доживающие свой век; студенты, учителя, Врачи - это понятно; любопытствующие девицы - это, в общем понятно; рабочие - непонятно; часто пишут; я - такой-то, работаю тридцать лет слесарем, люблю Ваши стихи...

- Что они в них нашли? Горький говорил, что Блоки и я однообразны... Добавляет, что были письма (раньше) из мест заключения, письма раздирающие душу. И как будто что-то вспомнив, говорит, что настаивала, чтобы в первом вышедшем томе Литературной энциклопедии упомянули прежнюю (ждановскую) оценку ее творчества. Зачем? Ореол мученичества? Но вслух спрашиваю о другом: - Пишут ли музыку на ваши стихи? - Да, Прокофьев написал, Шостакович. - Спокойно, почти небрежно, как нечто само собой разумеющееся.

Обвожу глазами комнату. Строгий уют. Ничего лишнего - тахта, письменный столик, кресло, книжная полка (Данте, Шекспир, Достоевский). Цветы. На стенке у окна крупное фото: девушка в профиль держит в руках чашку. Неродная внучка Ахматовой - молодой археолог, работает на раскопках в Новгороде. Анна Андреевна рассказывает об удивительной находке - языческой статуе Перуна. Ахматова - большой ценитель древнего русского искусства. Говорит, что в Русском музее - замечательная коллекция икон, особенно покоряет икона "ангел златые власы", но все бледнеет перед Третьяковкой. Ахматова говорит неторопливо, роняет слова, как алмазы. Голос у нее все еще глубокий, сильный, с металлическим отливом. Но больше приходится говорить мне.

Спрашиваю, как подвигается "Дуэль" и смерть Пушкина"? Задержка из-за одного важного документа. Какого? Письма Николая I принцу Вильгельму Оранскому. А откуда это известно? Сохранилась собственноручная пометка Николая, что с курьером послано письмо в связи с высылкой барона Геккерена. Письмо находится в Голландии. По-видимому, в частных руках. Ахматова считает, что это очень ценный документ.

Берет со стола журнал "Простор". - Посмотрите на эти редкие гравюры. - Рассматриваю внимательно. Дантес немолодой, совсем некрасивый. - Что она в нем нашла? - Ниже портреты Натальи Николаевны, поздние, уже после смерти Пушкина. Ахматова осуждающе смотрит на них. - Пустая мещанка. Тряпичница. Светская сплетница. Что находили в ней современники? Ну, была в молодости прелестной. А здесь, даже сестра ее Екатерина и та лучше.

Я робко заикаюсь, что Леонид Гроссман в своей книге о Пушкине сочувственно рисует облик жены поэта. Там она друг. - Какой друг?! - восклицает Ахматова. Впрочем, Гроссмана она не читала. Но с Пушкинской эпохой знакома как никто. Ахматова – член Пушкинской комиссии Академии Наук. Я спрашиваю, что делают ее члены. Оказывается, комиссия не собиралась чуть ли не с пушкинских времен. Смеемся. - Молодежь в пушкинисты не идет, - добавляет Ахматова. - Надо знать не меньше трех языков. - Я говорю, что большинство и одного не знает.

Анна Андреевна достает из ящика письменного стола несколько книжек и протягивает мне. Это последние заграничные издания ее стихов. Маленькая, необыкновенно изящная белая книжечка. Изумительно издана, на прекрасной бумаге, с барельефом на обложке, с золотым теснением. Это подарок из Чехословакии - "Любовный дневник" на словацком языке.

Меня заинтересовал сборник в мягкой обложке из Оксфорда (типа наших "Ученых записок"). Листаю. В конце неожиданно русский текст: Марина Цветаева. "Воспоминания" (1932 год). Я спрашиваю, были ли они знакомы. - Да. Цветаева еще в 1916 году посвятила мне стихи. Но близко познакомились позднее, незадолго до ее смерти.

Я смотрю на часы. Уже прошло больше часа. Но Анна Андреевна, судя по всему, не устала. Спрашиваю: пишет ли она мемуары? - Да, - О ком? Недавно изданы воспоминания о Модильяни. Она скоро едет в Рим и в южную Италию - на родину Модильяни. Там ей должны вручить литературную премию "Этна - Таормина". Она присуждается ежегодно одному итальянскому и одному иностранному поэту за лучшие стихи года. В Италии также_изданы стихи Ахматовой. Была ли она в Италии? - Да, в 1912 году. Спрашиваю, когда выйдет "Бег времени"? Она еще сама не знает. Не видела даже редактора. Войдет ли "Реквием" и "Поэма без героя"? Она включила их в сборник. "Поэма без героя" уже издавалась.

О многом еще хочется расспросить, но пора и честь знать. Решаюсь попросить автограф. К сожалению, нет с собой книжки последних стихов (Б-ка сов. Поэзии. М., 1961), поскольку у меня ее вообще нет, достать было совершенно невозможно. Говорю об этом Анне Андреевне и протягиваю машинописный "Реквием". Она листает. Говорит, что часто искажают до неузнаваемости. В моем экземпляре ошибок нет. Но потом возвращает рукопись обратно. "Реквием" и "Поэму без героя" никому не подписывает. Я прошу прощения за беспокойство, благодарю, раскланиваюсь. Ахматова говорит, что не надо ее благодарить. Просит передать привет от нее моим коллегам по работе. Я спрашиваю, можно ли будет изредка навещать ее? Она ничего не имеет против. Только говорит, что ее не всегда можно застать дома. Еще раз прошу за беспокойство.

Осторожно закрываю за собой дверь... Выхожу за калитку. Сосны молчат. Вокруг тихо-тихо. Не знаю, радоваться или грустить. Странное чувство застилает душу. Теперь при имени Ахматовой я буду вспоминать свой визит, немножко дерзкий, немножко наивный, немножко грустный...

"Терийоки – Зеленогорск 1548-1998". Сост. К. В. Тюников. СПб., 1998. – С. 37-39.

Последние комментарии: