|
|
П. Ф. Миролюбов
Подымаясь по лестнице, ведущей к храму, я обернулся назад и поразился величественному зрелищу: черная лента народу была на глаз нескончаема. Конец, казалось, где-то за аптекой. Говорят, что аптекарь (финн, хорошо говоривший по-русски), спросил кого-то из провожающих: "Кого хороните? Генерала или кого знатного, богатого?" Ему ответили: "Нет, нашего учителя". Церковь была тогда набита до отказа, как в Пасху... На следующий день, перед отпеванием, о. Михаил сказал прочувственное слово, где он особенно подчеркнул истинно христианскую исповедь моего отца: "Такой глубокой исповеди я еще не слышал". Его слова заставили меня впервые прослезиться, я только тогда как бы осознал, что действительно потерял очень дорогого мне человека - моего любимого отца. Обедня, отпевание, проводы с пением - у нас, у териокских, был обычай церковно-обиходный провожать каждого покойника с пением "Святый Боже" через все Териоки до вокзала. Проводы отца случились в понедельник, но несмотря на будний день, церковь была полна, все шли за гробом до вокзала и певчие пели почти беспрерывно "Святый Боже". На самом кладбище народу было уже немного, так как поехали те, кто мог - на санях, все присутствовавшие основательно промерзли из-за лютого мороза.
Резонируя после похорон моего отца это событие, в учительской Териококого реального училища один из педагогов выразился так: "Не за знатность, не за богатство, не за положение, а за доброе отношение к людям, за правду, за любовь к человеку - вот за что любим и уважаем был Федор Васильевич Миролюбов! Он был сеятелем доброго, вечного".
Мой отец не был выдающимся или каким-то очень значительным индивидуумом - нет, он в высшей степени скромный, любящий свое дело и исполняющий свой долг человек. Умирая, он сознавал, что уходит из этой земной жизни. С горечью он сказал моей матери: "Что оставляю я тебе? - бедность и неуверенность в будущем. Спасибо тебе за пройденный путь, ты дала мне счастье жизни". Эти слова были последними. Он, сознавая свою болезнь, никогда не показывал этого окружающим. Вообще, по лицу его трудно было узнать, доволен он или недоволен, - у него были густые усы: так, ухмыльнется иногда в усы, и этим ограничится.
Таков был мой отец Федор Васильевич Миролюбов. Он умер в 54 года, половину своей жизни он прожил в Териоках, приехав сюда 27-летним.
НУ ЧТО, Александра Ивановна, по рукам!" - сказал грузный и приветливый представитель Земгора Борис Федорович Никитин, уговаривая мать стать заведующей интернатом. Это происходило весной 1923 года. Осенью того же года открылся интернат для девочек. Размещался он, как я ужа сказал, в помещении начальной школы. Нужно было найти для него оборудование и наладить обслуживание. В начальной школе места было хоть отбавляй, занятия велись только в двух классах, два остальных даже не отапливалась. И вот дело закипело, и в течение весны и лета все было в надлежащем порядке. Один из классов был приспособлен под спальню для девочек, там помещалось, кажется, двадцать кроватей. В соседнем классе, который был перегорожен, находились столовая и (за перегородкой) раздевалка и место для приготовления уроков. Кухня школы теперь стала кухней интерната. Там поселилась кухарка и уборщица Катя Баранова с дочерью Антониной. На кухне велись важные дела, готовились обеды, пеклись пироги и т. п. Осталось в памяти, не знаю почему, ощущение вкуса рисовой каши с маргарином - вкуснее каши не едал ни раньше, ни позже. Обеды были весьма "примитивны" по разнообразию блюд: "Щи да каша - пища наша". Средства были скромные и приходилось выгадывать. Земгор оплачивал помещение, заведующую, кухарку и содержал нуждающихся в помощи детей. Были также и своекоштные.
Программа дня была обычно однообразная, школа назначала ритм и сущность интернатской жизни. Утром чай с хлебом, по воскресеньям "кофе" - ячменный, с булкой. Перед едой прочитывалась всегда молитва. После утреннего чая девочки отправлялись в школу или реальное училище. Мать строго следила за порядком вообще и за внешним видом воспитанниц. Дисциплина была строгая. После девяти часов вечера не разрешалось ходить на прогулки, на это требовалось особое разрешение. Вопрос спиртных напитков тогда не был проблемой, так как в стране был "сухой закон" и напитки крепкие пить в общественных местах запрещалось. Должен сказать, что исключений в этом смысле было очень и очень мало. Среди девиц подобного совсем не наблюдалось. Мать была обязана следить, чтобы все воспитанницы были одеты по форме - в серые халаты.
Отправив учениц в школу, мать занималась продовольственными делами. Главным поставщиком интерната был купец А. В. Пошехонов: у него закупалось почти все, за исключением молока и хлеба. Молоко поставлял молочник, а хлеб - финн некто Лимден, который кое-как говорил по-русски. "Хлебник" был безобидный человек, маленький, щупленький, весьма любил "этих русских", на которых немножко разжился и приобрел новый крытый фургон для хлеба и вспоследствии очень жалел, что его клиенты прекратились. На праздники старались улучшить стол, это касалось праздничных каникул. Большинство интернатских разъезжалось по домам, оставались лишь те, которым некуда было ехать. Вот для них мать старалась что-то устроить. Пеклись специально полусладкие булки, на Пасху - что-то вроде куличей, также красились яйца. Помню хорошо, что на масленицу пекли блины из гречневой муки.
Териокские будни были довольно однообразно скучны. Местечко просыпалось довольно лениво. Мимо интерната по улице проходили "спешившие" на работу знакомые. Подъем интернатских был примерно в 6.30 утра, в 8 часов собирались на утренний чай, девочки, конечно глазели в окно и видели одних и тех же людей каждый день - по ним можно было сверять часы. Перед школой был маленький сад, где можно было и поиграть и побегать. С другой стороны был наш "огородик" и баня. В свободное время (после обеда и по субботам и воскресеньям) можно было бегать по саду и играть в лапту. В дождливую погоду разрешалось проходить в пустые классы и играть на рояле. Напротив интерната, наискосок, была булочная "Сакси". Хотелось иногда вкусного, и туда ходили покупать на марку "лом" - старые остатки пирожных.
Как я уже упомянул, перед едой и после еды прочитывалась молитва. Полагалось всем воспитанницам ходить в церковь - каждую субботу ко всенощной .и в воскресенье к обедне. Перед Пасхой в Великий пост все интернатские должны были говеть, тогда их после Причащения угощали сввжей булкой и ячменным кофе. На Рождество к Пасху Ал. Вас. Пошехонов присылал "вкусные" пакеты - закуски, чай, сахар, гостинцы. Пакеты предназначались специально для тех, кто оставался на праздник в интернате, у кого не было средств для поездки домой, или кто был сиротой.
Так жил терйокский интернат для девочек.
Если мне не изменяет память, мужской интернат открылся через год после открытия женского - осенью 1924 года. Первоначально для него была арендована дача Руновой недалеко от церкви. Насколько удобным было выбрано место для женского интерната, настолько неудобно для мужского. Мальчикам надо было приходить на "кормежку" в помещение женского интерната, к тому же, если женский интернат все восемь лет своего существования размещался в одном здании, то мальчики переезжали с одной дачи на другую. Воспитатели тоже все время менялись.
Первым воспитателем был генерал Александр Николаевич Козловский. Он был видный, красивый мужчина: приятное лицо, с бородой, расчесанной на обе стороны, как бы удлиненные бакенбарды, уже седые. Человек он был по природе мягкий, тактичный, по-военному требовательный. Он не так строго обращался с воспитанниками, как моя мама с девочками. День в мужском интернате начинался так же, как и в женском, т. е. с утреннего чая, затем парни уходили в училище и шли на обед в начальную школу, после чего отправлялись к себе. При таких условиях было труднее проследить четкость повиновения, этим и объясняется некоторая "свобода" в обращении воспитателя с воспитанниками.
Через два года интернат был переведен в .помещение бывшей ремесленной школы на территории реального училища. Помещение было удобным и по месту расположения, и по своим размерам. Дисциплина в интернате стала строже - у воспитателя все были на глазах. Все были довольны - и Земгор, и Териокское реальное училище. Но недолго это довольство продолжалось. В одно февральское утро нас разбудил страшный грохот - вбежал Борис Симановский, вернее, вломился и страшным голосом сообщил: "Мужской интернат догорает!" Да, случилось несчастье - в результате пожара сгорел дотла дом, в котором жили воспитанники. Пожар произошел из-за нарушения одного из нелепых запретов в интернате - нельзя было слушать радио, так как оно "мешает Приготовлению уроков и ослабляюще действует на дисциплину". Радиоприемники в то время - 1927 г. - были редкостью, но некоторые имели самодельные детекторные приемники, был такой и в интернате у Н. Несмотря на запрет, радио слушали тайком, принимали программы из Ленинграда (Союз было слышно лучше всего). Н. приобрел наушники для радио и сдавал их в "аренду" за плату всем желающим - под кроватями были проведены провода и к ним подключались наушники. Слушали тайно под одеялом и в темноте. В тот трагический вечер шла по радио из Ленинграда "Пиковая дама". Один из воспитанников стал ощущать в наушниках какие-то посторонние шумы, он разбудил товарища и попросил его поправить детекторный контакт. Тот побежал на чердак, где в опилках был спрятан приемник, поправил контакт и... оставил там свечу. Эта оплошность стоила дорого - интерната не стало! Истинная причина пожара установлена не была, а официально признали, что огонь возник из-за плохого состояния дымохода и присутствия на чердаке опилок.
После пожара произошли изменения в мужском интернате. Воспитатель А. И. Козловский, получив нервный шок, покинул свой пост и временно его дело стал вести Василий Васильевич Брайтвайт, актер-любитель и режиссер. Воспитанники переехали на дачу известного петербургского адвоката Казаринова, в ней жила семья Брайтвайт. На следующий год был приглашен Аркадий Алексеевич Сабанеев - офицер, человек несчастный, подозрительный, болезненный, он был трудным воспитателем и не очень любим из-за своих странностей. Сабанеев был всего один год. Осенью 1928 г. поступил в воспитатели земгорец Иван Ефремович ("Хрен Ефремович") Орешин. Он был филолог и историк, писал записки по русской истории, позднее был преподавателем русского языка в Русском лицее в Хельсинки. В Териоки он попал из Кронштадта (вообще, мне помнится, что почти все наши воспитатели, за исключением В. Брайтвайта, были кронштадтские беженцы), он иногда говорил, что его учеником в Кронштадте был известный ученый Капица. И. Е. Орешин был последним воспитателем мужского интерната.
Время подходило к "закату" интерната. Земгор закрылся, средства иссякли, и в 1930 году интернат закрылся, тогда же закрылся и женский интернат. Реальное училище продолжало существовать, так что особенно на его работе закрытие интернатов не отразилось. Те воспитанники, которые были на иждивении Земгора, продолжали учиться бесплатно, приход старался поддержать училище, насколько это было возможно.
"Зеленогорский Вестник", № 7(57), февраль 1992
Последние комментарии: