Казино Териоки, 1913 г.
|
|
Осенним вечером 1912 г. в просторной петербургской квартире, смотрящей окнами на Мытнинскую набережную, сидели две женщины. Наблюдая невозмутимое движение Невы и дремавший над ней Зимний дворец, они беседовали на свои излюбленные и бесконечные темы – о театре и о ролях. Одна дама не выходила на сцену уже четыре года и потому страстно хотела играть. Другая только что вернулась с утомительных провинциальных гастролей. Первая – а это была Любовь Дмитриевна Блок, предложила своими силами собрать труппу и осуществить театральную постановку. Вторая – Валентина Петровна Веригина ее горячо поддержала. Дело оставалось за малым...
Искать единомышленников отправились в «Бродячую собаку» – художественное кабаре, открывшееся в канун 1912 г. в подвале здания на Михайловской площади и ставшее выдающимся явлением в жизни предреволюционной петербургской богемы. Сподвижники из числа завсегдатаев Собаки нашлись сразу. Тут, для ясности, дальнейшее повествование необходимо снабдить портретами, сделанными хотя бы даже широкими мазками.
Устроитель Собаки Борис Пронин, артист театра Комиссаржевской, был яркой личностью. Человек, близкий к театру, отменный организатор, он умел договориться с кем угодно и о чем угодно.
Художник Николай Николаевич Сапунов имел абсолютный вкус и, несмотря на свой молодой возраст, считался одним из лучших театральных художников Петербурга, «вторым режиссером» спектаклей.
Выдающейся личностью был Николай Иванович Кульбин, полжизни отдавший служению медицине, и с головой кинувшийся в мир художественной богемы. Кульбина называли «безумный доктор», он писал музыку и картины, был философом и теоретиком авангардного искусства.
Веригиной помогал ее супруг актер Николай Бычков, выступавший под псевдонимом Измайлов. Блок затеи жены не одобрял, но вся дальнейшая деятельность собранной ею труппы так или иначе проходила под мощным влиянием поэта, не зря Владимир Пяст, тоже к ним примкнувший называл Блока «незримым шкипером Териокского корабля».
В одну из темных весенних петербургских ночей, по улицам столицы бродила компания единомышленников: Пронин, Сапунов, Бычков и актер Александр Авельевич Мгербов. Обсуждали, естественно, задуманное. И вот кому-то пришла замечательная идея – выбрать место для обустройства театра в Териоках!.. Там, в Финляндии, могучая цензура была бессильна, что давало компаньонам свободу выбора.
Спустя несколько дней Любовь Блок, Валентина Веригина, Николай Бычков и Борис Пронин сели на вечерний финляндский поезд. Для подкрепления захватили с собой грозди золотистых бананов. В Териоках выяснили, что здание местного Казино с концетно-театральным залом на двести человек арендует интеллигентный молодой швед В.И. Ионкер. Искушенный в таких делах Пронин быстро нашел к нему подход и Ионкер согласился сдать театр на проценты от билетов, в которые тогда, честно сказать, мало кто верил.
Казино представляло собой небольшой деревянный сарай, окрашенный в желтый цвет. Постройка архитектора Ю.Ф. Бруни по заказу «Общества благоустройства дачной жизни в Териоках». Внутри был песчаный пол, его закрыли серым сукном и вкопали длинные скамейки для зрителей. Из грубых досок сколотили небольшие и довольно неудобные подмостки. На них художники были вынуждены изощряться в изобразительности, ни о какой «технике сцены» не приходилось говорить. Полупрозрачный занавес подвесили на лентах. Кулисы в привычном смысле этого слова и вовсе упразднили. Вместо них использовали ширмы. На крыше Казино водрузили флаг, нарисованный Сапуновым. На нем колыхался Арлекин в треугольной шляпе с загадочной печальной улыбкой.
Предприимчивый Пронин подыскал и жилище для актеров – большую заброшенную дачу недалеко от залива, известную как вилла «Лепони» (позднее в нем размещался Морской курорт Териоки, после войны – ресторан«Жемчужина», сгорел в 1970-х годах) – когда-то в ней жил американский посол. Ее сняли за тысячу рублей. Большой дом с хорошо обставленными комнатами, имел множеством пристроек, галерей и крытых переходов. По всем законам богемности актерская компания сразу превратила дачу в караван-сарай. Дача была окружена сосновым парком, высокие деревья которого зачастую не пропускали солнце в комнаты. Сапунов, впервые попав в этот парк, сразу предложил идею маскарада.
Даже удивительно, как такие разные люди умудрялись жить под одной крышей, обедать, вместе пить чай на террасе первого этажа, и при этом поддерживать дружную непринужденную атмосферу. Свою компанию они гордо назвали «Товариществом артистов, художников, писателей и музыкантов».
Первоначально, возглавить труппу пригласили Е.Б. Вахтангова. Но он отказался – помешали другие планы. Тогда подумали о Мейерхольде. В то время Блок и Пронин были с ним в размолвке, он не посещал «Бродячую собаку» и актерская братия обвинила его в черствости. Однако приглашение Товарищества Мейерхольд принял.
В прошлом, Всеволод Эмильевич Мейерхольд уже имел опыт работы на финляндских подмостках. В августе 1906 г. в куоккальском театре, в пользу политических ссыльных, играли первый акт «Голода» Юшкевича. Постановку тогда приняли бурными овациями, публика несколько раз вызывала режиссера. Был и еще один случай, о котором Мейерхольд всегда вспоминал со смехом. Однажды, он с критиком Георгием Чулковым отправился в Финляндию к одному знаменитому писателю, вербовать в труппу его жену-актрису, надеясь на ее связи. Но затея провалилась, писатель застал у себя дома непрошенных гостей, захлебывающимися от смеха, и отнес это на свой счет…
Мейерхольд устремился в Териоки одержимый комедией дель арте, точнее пантомимой. Он считал, что пантомима, более чем другие сценические формы, способна приблизить театр к возрождению в нем импровизации, противопоставлял идею «чистой» театральности – театральности литературной (театр свободный от власти литературы, обходившийся вообще без пьесы, без фиксированного текста).
Режиссер все более погружается в изучение комедии масок и характерные театральные шутки – пинки, палочные удары, драки, кувырки; буффонады – заранее обусловленные «лацци». Старательно изучив этот опыт, Мейерхольд и его единомышленник В.Н. Соловьев решают полностью изгнать литературу со сцены, чтобы исследовать театр в чистом и безмолвном действии.
Соловьев, большой знаток старинной итальянской комедии масок, последовавший за Мейерхольдом, охотно примкнул к Товариществу, хотя не был ни художником, ни музыкантом, и держался скромно, на втором плане.
Мейерхольд прибыл в Териоки со своей семьей и таксой. Поселился на первом этаже, где располагалась гостиная. Все остальные жили на втором. «Дом Эшеров» называл Мейерхольд дачу и уверял, что видел там приведений. Репетировать он полюбил не в театре, а в парке, под увесистыми кронами деревьев.
Из всех зачинщиков териокского театра только Кульбин не жил на вилле «Лепони», у него была своя дача в Куоккале.
Жалования ни Мейерхольд, ни актеры не получали, пользовались полным пансионом, а все счета оплачивала Л. Блок, незадолго до того получившая наследство. Она соглашалась со всеми решениями Мейерхольда, играла любые, даже незначительные, роли. Внутренним распорядком коммуны заведовал Н.П. Бычков, иногда выступавший под псевдонимом Измайлов.
Поварихой наняли местную финку. За столом прислуживал юноша Василий. Его шокировало поведение богемы, особенно выходки Мгербова.
Териокский театр имел свой худсовет, в который входили: Мейерхольд, Сапунов, Пронин, Кульбин, Бычков. Совет не заседал, а возлежал на пляже. Иногда к такому вольготному расположению присоединялись и артисты.
Для постановки первого спектакля Териокского театра Мейерхольд выбрал пантомиму «Арлекин – ходатай свадеб», по сценарию В.Н. Соловьева. Он ставил ее уже дважды. Считается, что в этой пантомиме, Мейерхольд предугадал принцип костюмирования знаменитой вахтанговской «Принцессы Турандот».
На 3 июня было назначено открытие театра премьерой трех спектаклей: пантомимы «Арлекин – ходатай свадеб» и двух интермедий Сервантеса «Два болтуна» и «Влюбленные». Под порывистые завывания ветра, доносящегося со стороны неспокойного Финского залива, шли последние репетиции. Внезапно артистка Выготская, оттачивая роль испанки из пантомимы «Влюбленные», упала на сцене. Коллеги по цеху было бросились к ней, но Мейерхольд грозно произнес: «Дальше!». Те, кто не был занят в спектакле, унесли Выготскую со сцены. После репетиции Мейерхольд подошел к ней справиться о здоровье. Травма ноги оказалась тяжелой, пришлось заменить Выготскую на Викторию Чекан, а премьеру перенести аж на 9 июня.
Но третьего в Териоки все равно приехали Блок и Пяст. Они присутствовали на репетиции, которая шла без декораций и костюмов. Блок, хотя и пребывал по-прежнему в скептическом настроении, отметил в увиденном много хорошего.
А корреспондент одной из петербургских газет, не зная о том, что спектакль перенесли, описал его открытие: «публика аплодировала мало, зато выли собаки».
Наконец, 9 июня долгожданное событие свершилось. Собрался полный аншлаг. Финляндские поезда с утра несли в Териоки сливки богемного Петербурга, поэтов, писателей, художников. Блок ехал с Пястом, Сапуновым и поэтом Борисом Садовским.
И вот утих шумный зал, и к публике на просцениум вышел сам режиссер. Он был в строгом темном костюме, в левой руке держал перекинутое пальто и шляпу. Мейерхольд произнес витиевато-запутанную речь о принципах нового театра. За ним на просцениум шагнул Кульбин, и в последний момент вспомнил, что на нем военная форма, а он был в генеральском звании, благо кто-то успел сунуть ему пальто.
Занавес подняли, и театральное действо началось. Декорации смотрелись нарочито простыми, зато костюмы вычурно пестрыми, с преобладанием красно-коричневых, желтых и зеленых тонов.
Основному действию предшествовал парад масок. Его главные атрибуты – веер, маска и бубен напоминали гербы. Затем следовало бессловесное театрализованное действо, узор которого наметил Мейерхольд. Панталон, его играл Мгербов, сразил публику выразительностью своего образа: невероятный изгиб туловища, словно опрокинутого назад, с выставленными далеко вперед ногами. Он не одобряет чувств своей дочери – жеманницы Аурелии (Виктория Чекан) и хочет выдать ее за своего друга, богатого старого доктора. На помощь влюбленным приходят слуги: Арлекин – пластичный тонкий образ, выведенный Донским, с тонким носом, красивым ртом и капризным изгибом бровей, и Смеральдина в исполнении Веригиной.
И вот начинается буффонада. Каждый персонаж являет собой маску, появление каждого образа сопровождается присвоенной ему одному музыкой. Вот Арлекин Донского с голоду ест мух. Смеральдина кокетничает с Панталоном чтобы уговорить его согласиться на брак дочери. Панталон, словно в танце, поддерживает Смеральдину за талию, она слишком сильно перегибается назад и оба, в профиль к публике, идут, делая широкие шаги в ритм к музыке. Арлекин нарочно все путает, чтобы поставить доктора в смешное положение. Арлекина колотят палками, а Смеральдина танцует тарантеллу. В конце спектакля влюбленные получают согласие отца, а Арлекин обнимает Смеральдину.
После Арлекина – две пантомимы: «Два болтуна», где были задействованы Любовь Блок и К.М. Миклашевский и «Влюбленные», где под музыку Донской и Измайлов (псевдоним Бычкова) изображали кавалеров, а Любовь Блок, Веригина и Чекан – дам.
Спектакль был тепло принят зрителями, они долго аплодировали и кричали «бис». Мейерхольд скомандовал артистам бисировать, но Донскому стало плохо с сердцем, бледный, часто дыша, он стоял, прислонившись к стене, не внимая командам режиссера. Мейерхольд не простил этого Донскому и больше его на роли не приглашал.
После представления гости отправились пить чай на виллу «Лепони». Большинство из них заночевало в гостиной, на первом этаже. С того вечера подобное времяпрепровождение вошло в традицию.
Блока первое представление нисколько не впечатлило. Чуждые рассуждения Мейерхольда и Кульбина о новом театре он назвал дилетантскими. Спектакли, по мнению поэта, не давали артистам проявить своих талантов, поэтому и об игре Любы он судить не стал. Вот только «Два болтуна» Блок положительно выделил из остального.
Идти на виллу «Лепони» пить чай не хотелось, и Блок отправился с Любой гулять вдоль залива, в густом холодном тумане, сквозь который виднелся край багровой луны. Поэт был чужд всякой богемности, поэтому часто приезжая в 1912 г. в Териоки он ни разу не заночевал на вилле Товарищества Вечером Блок и Пяст возвращались в Петербург. На станции им повстречались восторженные рецензенты Венгерон и Василевский. Так и окончился этот день.
Успех премьеры окрылял. Одобрительными заметками запестрели газеты. Компаньоны стали обсуждать дальнейшие планы. Сапунов загорелся идеей маскарада на берегу Финского залива, с отдельными балаганчиками, внутри одного из которых должны были давать настоящую испанскую драму – «Сила любви и ненависти». Сапунов так себе это представлял. Зрители входят в балаган и ждут представления. Утомленные долгим и тщетным ожиданием, они возмущаются, тогда занавес поднимается, а под ним дурацкая рожа с вытянутым носом, и надпись: «Вы, требующие, исполнения испанской пьесы, не доросли еще до ее понимания. В награду за уплаченные в кассу балагана деньги, вы можете бесплатно увидеть свое собственное изображение». Мейерхольд и Блок эту задумку не одобряли, но Сапунов был настойчив, и 14 июня поехал в Петербург, чтобы еще раз поговорить с Блоком.
Встреча, однако, не состоялась, и тогда Сапунов собрал другую компанию для обсуждения маскарада: художниц Л.В. Яворскую и Е.А. Бебутову, писателя и музыканта М.А. Кузмина и Л.В. Яковлеву. Все вместе они заехали на квартиру родителей Мгербова за невестой Сапунова Беллой Назарбек, которую Сапунов любил и называл Принцессой. Белла Назарбек – молодая актриса и слушательница Высших женских курсов. Она вскоре должна была уехать к матери, отбывавшей политическую ссылку в Сибири. Было грустно от предчувствия скорой разлуки.
В Териоках тем временем шла репетиция пьесы О. Уальда «Как важно быть серьезным», которой руководил режиссер Андрей Голубев. Сапунов вошел в зрительный зал, но не встретил того радостного приема, которого ожидал. Назарбен позвала его на дачу, но он был обижен и не хотел идти на виллу «Лепони».
Компания брела по пустынному берегу Финского залива, на который спустился туман. Сапунов предложил покататься на лодке. Долго искали лодку, наконец, погрузились. Женщины сели на весла. Кузмин стал читать вслух стихи. Сапунов угощал шведским пуншем и сам прикладывался к бутылке. Вот они уже отошли на три версты от берега. Женщины устали, решили поменяться местами с мужчинами. Вдруг, внезапно чье-то неловкое движение опрокинуло лодку. Оказавшись в воде, все стали хвататься за борта, не все умели плавать, кричали, звали на помощь. Мимо проплывал рыбак-финн. Он колебался – русская публика позволяла себе неуместные шутки, но все же решил оказать им помощь. Тонувшие были вытащены из воды. Тут кто-то ахнул: «Сапунова нет!». Действительно, по глади воды плавала лишь его шляпа. Потом с берега пришла моторка – искали долго, но безуспешно.
Вилла «Лепони», куда доставили спасшихся, безмятежно дремала. Утром Николай Петрович Бычков, спустившись вниз, увидел развешенные на перилах мокрые одежды. На его вопросительный взгляд экономка-немка ответила: «Тут катались на лодке и перевернулись. Какой-то Зыбунов утонул».
Безвременная гибель тихого доброго Сапунова повергла членов Товарищества в ужас. Белла вспоминала, как тонувший жених схватил ее руку, но опомнившись, отпустил. Кто-то говорил, что пытался подтянуть Сапунова к лодке, но тот произнес: «я все равно утону». Вспомнили, что в Италии гадалка предсказала Сапунову гибель в воде. И действительно, он всю свою короткую жизнь панически боялся воды. Что толкнуло его сесть в ту ночь в лодку?
На териокский театр словно надвинулись сумерки. Каждый вдруг стал с ужасом понимать, почему так печально смотрит Арлекин с развивающегося над казино флага. Мейерхольда стали замечать по ночам одного в холле виллы. Спать он не мог, стоял, прислонившись к перилам лестницы, и смотрел на Финский залив, все ему казалось, что однажды Сапунов приплывет к берегу.
Несчастье произошло в ночь с 14 на 15 июня. На следующий день был назначен спектакль – комедия О. Уальда, в которой Любовь Блок играла старуху. Пришлось выйти на сцену. На Блока постановка опять не произвели впечатления. После спектакля он шел с Любой по берегу Финского залива, в котором скрылось тело Сапунова. Супруги остановились и перекрестили друг друга.
Гибель талантливого художника стала трагедией всей творческой интеллигенции того времени. Некрологи напечатали все крупные журналы. Но на панихиду, отслуженную на девятый день – 23 июня в Исаакиевским соборе пришли только несколько человек, в их числе Кузмин и Блок. Еще через два дня, 11 июня, к Кронштадтскому берегу прибило тело Сапунова. В Кронштадте состоялось отпевание и погребение. Проститься с Сапуновым пришли только брат покойного, Веригина, Выготская и А.И. Егоров, и от этого становилось еще страшнее.
С гибелью Сапунова могло прекратиться существование театра. Пронин не мог больше оставаться в Териоках и покинул Товарищество. Тяжело переживал Блок. Кульбин был занят опекой Беллы Назарбек и М.А. Кузмина, у которого открылась болезнь сердца. Но основной состав труппы все же продолжил работу.
На 24 июня назначили спектакль по пьесе Бернарда Шоу «Ни за что бы вы этого не сказали». Мейерхольд счел пьесу несложной и поручил постановку самим актерам. По сюжету, писательница-феминистка – ее роль досталась Любови Блок, уехала от мужа на Мадейру. Когда спустя восемнадцать лет она вернулась в Англию со взрослыми детьми, (их роли разучивали Кузьмин-Караваев, Выготская и Веригина) возник целый ряд недоразумений из-за манер молодежи, экстравагантных для чопорной Англии.
Завершиться представление должно было маскарадом, который происходит в саду, украшенном цветными фонариками.
Актеры начали разбирать пьесу и потонули в скуке. За два дня до премьеры на репетицию пришел режиссер и понял, что спектакль надо спасать. Он принялся кроить все мизансцены, но за целый вечер удалось сделать только первый акт. Времени оставалось мало. Тогда Мейерхольд подозвал живших здесь же на даче братьев Юрия1 и Сергея Бонди, и они вместе за одну ночь переделали всю постановку. Результат получился не слишком впечатляющий и Любовь Блок отсоветовала мужу приезжать на стектакль.
Мейерхольд принялся за новый спектакль. На сей раз выбрали пьесу испанского драматурга Кальдерона «Поклонение Кресту». Ранее ее уже ставили на башне Вячеслава Иванова, однако Мейерхольд решил полностью упразднить декорации, и даже выйти за пределы театра, на лоно живописного финского пейзажа.
Режиссер вместе с актерами не раз обходили окрестности Териок в поисках места будущей постановки. Однажды забрели в Мариоки, опустевшее имение Марии Всеволодовны Крестовской на Черной речке. Там была знаменитая высокая лестница и запущенный фруктовый сад. Лестница сразила мастера. Он решил превратить ее в сценическую площадку, спектакль дать ночью, при свете горящих факелов, с огромной толпой всего окрестного населения. К сожалению, эта оригинальная задумка не осуществилась, и пьесу репетировали на привычной сцене териокского казино.
Как-то в самый разгар репетиции актеры Мгербов и Чекан, занятые в главных ролях, отправились на пешую прогулку и… пропали на два дня. Мейерхольд был вне себя, за обедом он объявил, что не намерен больше ждать, и в эту самую минуту в конце дорожки вдруг появились фигуры загулявших артистов. Они были опутаны целыми гирляндами полуувядших цветов. Мейерхольда нисколько не смягчил ни красивый жест Чекан, бросившей цветы к его ногам, ни объяснение актеров, что они ходили «искать Кальдерона». Вся труппа встретила молодых безумцев очень сухо. А цветы еще очень долго лежали в комнате Мгербова и приводили в смущение Васю, говорившего: «Что делать? У Мгербова в комнате сено какое-то, а он говорит – цветы, убирать не велит».
Юрий Бонди смастерил условные декорации. На сцене воздвигли белый шатер с синими звездами. В глубине устроили занавес, белого цвета, разрезанный на части, с синими крестами. Сквозь вертикальные прорези этого занавеса артисты выходили на сцену.
Мейерхольд отвел тексту второй план, а бурную стремительность Кальдерона выявил в движениях. Так, Мгербов, игравший Эусебио, буквально взлетал по лестнице к своей невесте, в надежде овладеть любовью Юлии (ее играла Чекан) и падал в бездну отчаяния при виде креста на ее груди – знака того, что она его сестра. В конце пьесы монах, давший обещание Эусебио явиться перед его смертью и призвать к покаянию, не застает Эусебио в живых, но свое обещание выполняет – приказывает умершему встать и идти поклониться кресту. И вот Мгербов, с неподвижным взглядом и окоченевшим телом, шел по авансцене и скрывался за левой кулисой. Это было жутко, но придавало действию торжественную красоту и силу.
Показ спектакля состоялся 29 июня, в Петров день. Любовь Дмитриевна не была занята в этом спектакле, она смотрела постановку вместе с мужем из зала. Блоку спектакль понравился, и теперь его отношение к Териокскому театру несколько изменилось. Покоряла как сама игра главных актеров, так и решение «католического мистицизма» испанской пьесы условными декорациями.
Успех, с которым публика встретила «Поклонение Кресту», приободрил Товарищество, которое решилось на новую и серьезную работу.
Главным спектаклем всего териокского театра стала постановка «Виновны – не виновны», так озаглавили пьесу шведского драматурга Августа Стриндберга – кумира своего поколения. Его творчество в России узнали на заре столетия. Его читали, книги передавали друг другу. Ему поклонялись современники, не стали исключением Блок и Мейерхольд.
Первое знакомство Блока со Стриндбергом произошло еще в конце декабря 1904 г., когда в журнале «Новый путь», где дебютировал и сотрудничал Блок, был напечатан сокращенный перевод автобиографического романа Стриндберга «Уединение» (более известный как «Одинокий»). На принадлежавшем Блоку экземпляре «Нового пути» сохранилось два слоя его пометок. Первые относились к 1904 г., вторые, вероятно ко времени териокских экспериментов – маю 1912 г. Пяст прочел роман «Одинокий» в конце 1910 г., получив его от Анны Врубель. Потом состоялось знакомство известного поэта и критика Владимира Пяста с дочерью Стриндберга Карин и ее русским мужем Владимиром Мартыновичем Смирновым.
Карин Стриндберг после развода родителей проживала с матерью в Гельсингфорсе, в местной школе учила русский язык. У нее рано проявился интерес к русской литературе, увлечение Толстым привело ее на лекции в Гельсингфорский университут, которые читал Владимир Мартынович Смирнов. В сентябре 1911 г. они поженились, свадьбу справляли у отца, в «Голубой башне». В.М. Смирнов был ярым большевиком, гордился личным знакомством с Лениным и Горьким. Пред революции он, в качестве советского консула переедет в Стокгольм, и проживет там до своей смерти в 1952 г.
Пяст вручил супругам Смирновым свою книгу, и просил передать ее великому драматургу.
Летом 1911 г. Блок и Пяст собирались поехать в Стокгольм, чтобы лично познакомиться со Стриндбергом. Однако из-за денежных затруднений и плохом самочувствии Пяста эта поездка не состоялась. Весной 1912 г. в Петербурге стало известно о смертельной болезни Стриндберга. Снова возник вопрос о поездке, но на этот раз не мог поехать уже сам Блок. Он настоятельно советовал Пясту ехать одному. И вот, в апреле 1912 г. Пяст отправился в Швецию. В Стокгольме он пробыл десять дней. Попал в квартиру писателя в «Голубой башне», в центре города. Стриндберг был так слаб, что не смог его принять. Тогда Пяст передал через горничную свою книгу с краткой запиской «Августу Стриндбергу, Единственному, но больше уже не Одинокому – от молодых русских поэтов».
Из Швеции Пяст прислал очерк о своих впечатлениях. В Россию он вернулся 13 мая, а на следующий день, 14 мая Стриндберг скончался. Поместив перед собой портрет Стриндберга, привезенный Пястом, Блок принялся за статью «Памяти Августа Стриндберга».
Через месяц после смерти драматурга его семья пережила еще одну трагедию. В железнодорожной катастрофе близ Лунда погибла младшая дочь мастера. Многие тогда вспоминали, что предсмертный взгляд отца остановился именно на ней. «А ведь старый позвал ее за собой!» – сказал Блок.
По инициативе Блока и Пяста, в репертуар териокского театра была включена пьеса Стриндберга, в оригинале она называлась «Преступление и Преступление», на русском языке тогда еще не была издана, и постановку решено было озаглавить «Виновны не виновны».
Репетиции запомнились двумя курьезными случаями. Однажды, когда Мейерхольд проходил с Алешей Бонди его эпизодическую роль слуги, он заметил, что к ней не очень подходят студенческие брюки молодого актера. Тут взгляд Мейерхольда упал на молодого человека, сидящего в зале. Режиссер спросил:
– Кто это?
Молодой человек представился:
– Григорий Фабианович Гнесин.
Мейерхольд не растерялся:
– Вы не могли бы поменяться брюками с Алешей на сегодняшний вечер?
Молодой человек, не удивившись, согласился и отправился за кулисы. Так, в труппу влился Г.Ф. Гнесин и даже потом играл в пьесе Шоу.
Другой случай произошел, когда Мейерхольд поручил вести репетицию Чекан. Сам он в это время помогал рабочим сцены монтировать перестановки, таскал тяжести. Занавес пошел, а Мейерхольд еще что-то устанавливал на сцене. Чекан, заметив это, прикрикнула на режиссера. Мейерхольд испуганно юркнул в кулисы, и потом нисколько не был в претензии за бесцеремонное обращение.
Премьеру спектакля решено было посвятить памяти драматурга. О предстоящей постановке в среде творческой интеллигенции стало известно заранее, ожидалось много гостей: из Петербурга, Москвы, Финляндии и даже Швеции. Карин Смирнова известила, что будет с мужем, проездом из Ловисы в Гельсингфорс. Обратный поезд уходит только утром, поэтому гостей надо было устроить на ночь. Выбрали комнату Любови Блок, как наиболее аккуратную. Актерская братия принялась за уборку. Пяст, как большой знаток шведских обычаев, потребовал найти многорогатую вешалку и повесить не менее четырех чистых полотенец. Как не старались, столько найти не удалось. Нашли только три, да и те разные, одно было очень длинное и широкое, чудесного белого льна, с красными обширными вышивками по зубчатым краям.
Вечером отправились на станцию встречать поезд из Ловисы. Супруги Смирновы возвращались из летнего отпуска. Артисты не знали, о чем говорить с дочерью прославленного драматурга, да еще перед премьерой его пьесы, поэтому поспешили рассеяться за кулисами. Сопровождать гостей остался Блок.
Зал был убран к началу представления. Зеркало сцены обрамляла широкая черная кайма, она создавала впечатление картины и подчеркивала траурный характер спектакля. На широком просцениуме, рядом с роялем, в еловых ветках установили портрет Стриндберга2, кисти Кульбина. «Безумный доктор» выполнил его в своей плакатно-кубистической манере, по многочисленным карточкам Стриндберга, привезенным Пястом из Стокгольма. Использовал он и известный портрет Стриндберга, принадлежащий шведскому художнику Рихарду Бергу, который был написан в том же 1912 г. Очевидно, репродукцию Берга Кульбину показал Блок, получивший ее от Пяста из Стокгольма.
Карин, скорее из вежливости, отметила, что портрет ей очень понравился, она даже назвала его лучшим из всех известных, но на самом деле кульбинское творение у нее ничего кроме смеха не вызывало.
Рампа была густо заложена папоротником. Перед ней стоял черный стол. В начале спектакля к нему вышел Пяст и произнес речь. Это было сделано по настоянию Блока. Пяст тщательно к речи готовился, наизусть выучил свою статью, посвященную этому событию, но в последний момент струсил, и стал читал по бумажке. Публика выслушала речь со вниманием. Потом вышел Блок и прочел свое стихотворение «Женщина».
Да, я изведала все муки,
Мечтала жадно о конце…
Но нет! Остановились руки,
Живу – с печалью на лице…
Весной по кладбищу бродила
И холмик маленький нашла.
Пусть неизвестная могила
Узнает всё, чем я жила!
Я принесла цветов любимых
К могиле на закате дня…
Но кто-то ходит, ходит мимо
И взглядывает на меня.
И этот взгляд случайно встретя,
Я в нем внимание прочла…
Нет, я одна на целом свете!..
Я отвернулась и прошла.
Или мой вид внушает жалость?
Или понравилась ему
Лица печального усталость?
Иль просто – скучно одному?..
Нет, лучше я глаза закрою:
Он строен, он печален; пусть
Не ляжет между ним и мною
Соединяющая грусть…
Но чувствую: он за плечами
Стоит, он подошел в упор…
Ему я гневными речами
Уже готовлюсь дать отпор, –
И вдруг, с мучительным усильем,
Чуть слышно произносит он:
«О, не пугайтесь. Здесь в могиле
Ребенок мой похоронен».
Я извинилась, выражая
Печаль наклоном головы;
А он, цветы передавая,
Сказал: «Букет забыли вы». –
«Цветы я в память встречи с вами
Ребенку вашему отдам…»
Он, холодно пожав плечами,
Сказал: «Они нужнее вам».
Да, я винюсь в своей ошибке,
Но… не прощу до смерти (нет!)
Той снисходительной улыбки,
С которой он смотрел мне вслед!
Но вот подняли занавес и началось представление. Первая сцена происходит на кладбище, она является прелюдией к последующим событиям. Там писатель-драматург Морис (Мгербов) встречается со своей женой Жанной (Любовь Блок), простой женщиной из рабочей среды и их маленькой дочерью Марион. Они любят друг друга и счастливы. Приближается премьера пьесы Мориса. Жанна не хочет идти в театр, она желает мужу удачи и дарит перчатки и галстук, которые он должен надеть на премьеру.
Накануне премьеры происходит встреча Мориса со скульптором Генриеттой (Веригина), в которую драматург влюбляется с первого взгляда. Премьера проходит с большим успехом, друзья ждут Мориса для чествования, но он едет в ресторан с Генриеттой. Их встреча в ресторане проходит в молчании. Посредине сцены – большой диван со столом перед ним. На авансцене сбоку маленький столик, на ней канделябр с тремя свечами. За диваном, против зрителя, громадное окно. Оно завешено черным.
Вначале Морис стоит у стойки сбоку. Он в черном костюме. Морис смотрит как входит Генриетта. Она в белом платье и держит в руках большие красные цветы на длинных стеблях, при этом идет быстро, шагами рисуя восьмерку – по задумке Мейерхольда этим она сразу затягивает Мориса в петлю. На столе стоят три прибора, но их общий друг Адольф слишком опаздывает…
Морис садится за маленький столик. На нем лежат перчатки – подарок Жанны. Тут же стоит бокал с шампанским. Генриетта – за спиной Мориса. Неожиданно она протягивает руку, берет со стола перчатку и медленным движением пальцев погружает ее в бокал. Морис поворачивает голову и смотрит ей в лицо. Возникает острый диалог глаз. Полностью отдаться вспыхнувшему чувству мешает привязанность к дочери. Этот момент зрители признали одним из самых сильных. Потом уста Генриетты недобро произнесут имя Марион, а Адольф будет осмеян.
В конце действия черный занавес одергивают, за окном встает утренняя заря, одновременно слуга вносит на сцену вазу с желтыми цветами.
Любовь Дмитриевна была на сцене в образе Жанны почти все первое действие. На Блока наибольшее впечатление произвела сцена, в которой она стоит посреди церкви с ребенком на руках, и говорит слова, полные страшных предчувствий.
Слышится музыка. Это финал сонаты Бетховена D moll allegretto. Музыка становится все громче и громче, так же разгорается и сложное чувство Мориса и Генриетты – любовная вражда. Любовники не столько любят, сколько ненавидят друг друга. Наконец, центральная сцена пьесы, в которой заключено все роковое – встреча Мориса и Генриетты в Люксембургском саду. Парк показан лишь тенью сучьев на апрельском фоне заката. Выделяются черная фигура Мориса и малиновое манто Генриетты. Цвета подобраны блестяще. Даже Блок, мало обращавший внимания на декорации, тут их отметил особо.
Внезапно умирает Марион. Морис подозревает в убийстве Генриетту, а она его. Мориса арестовывают. Он доказывает свою невиновность. Жанна убита горем. Снова на сцене появляется кладбище. У могилы Марион поникшая фигура в черном – это Жанна. Глубокое горе Блок передавала статично. Тут Мейерхольд не дал никаких указаний, полагаясь на силу внутреннего огня Любовь Дмитриевны. Без единого жеста она передавала глубокую материнскую скорбь, доходящую до отчаяния.
Генриетта разочарована в своем романе. Она не нашла того, что искала. Морис и Генриетта виновны и не виновны в смерти ребенка. Они хотели устранить преграду, но преступления не совершали.
Эта постановка стала большой удачей териокского театра. Блок говорил: «Тут Мейерхольд временами гениален». Ему понравилась и Люба в роле Жанны. А Карин заметила, что Любовь Дмитриевна сыграла даже лучше, чем гельсингфорская актриса. Еще Карин спрашивала «Неужели такая замечательная постановка не будет показана в Петербурге?». Отмечали игру Веригиной, говорили, что Мгербов превзошел сам себя. Публики понравился даже колоритный образ буфетчицы, сыгранный Е.П. Кульбиной – женой Кульбина.
Массу восторгов вызвали декорации, которые тоже стали действующими лицами пьесы. Они создавались под руководством Кульбина, помогал ему молодой Юрий Бонди. Всего в пьесе было восемь картин и все действия проходили на сине-черном фоне из коленкорового занавеса. На нем то и дело вспыхивали красные пятна: бутылки с вином, лоснящийся цилиндр, битая морда сыщика, красное манто кокотки. Реквизит был упрощен до минимума. Современные театральные новшества уже давно никого не удивляют, но на заре ХХ в. такой подход к оформлению сцены был новаторством.
После спектакля, артисты и Карин с мужем отправились на дачу. Пили чай из самовара. Карин пишет о том, что неловкость испытывали и гости и хозяева. Потом гостям показали их комнату. В глаза Карин сразу бросилась вся богемная убогость дачи.
Ночь была очень жаркая. Пяст спал прямо на балконе. Утром в далеке гремела гроза, а над «Лепони» простиралось нежно-голубое небо. Пяст и Смирнов поздравили друг друга с именинами. Вспоминая то утро, Карин пишет, что они с мужем умылись холодной водой из кувшина и утерлись своими носовыми платками, так как полотенца были несвежие. Согласно ее воспоминаниям, чаю им не дали и вообще попрощаться с ними никто не вышел – все спали, гости сами отправились на станцию и там наконец-то выпили кофе. Совсем по-другому вспоминал то утро Пяст. Он свидетельствовал, что кофе был подан гостям очень тщательно. Были и салфетки, и маленький молочник, который полагается для сливок.
Были у териокского театра еще и другие постановки. Давали «Мисс Гоббс», для расклеивания афиш которой наняли местного мужичка. Но он оказался недобросовестным и в самих Териоках афиши встречались редко. Мейерхольд предположил, что все их афиши выброшены в овраг и призвал актеров самим расклеивать афиши на два предстоящих спектакля. И вот, с этой целью, ночью на улицы Териок вышли четверо. Мейерхольд тоже хотел идти, его очень вдохновляла затея подражания настоящим комедиантам. Но его удержала супруга, накрапывал дождь, а Мейерхольду нездоровилось, отговаривали и сами артисты, все-таки он был режиссером Александрийского театра!
За ночь весь Териоки был уклеен афишами. Кто-то, не заметив в темноте грозную надпись, повесил афишу на ограду санатория – за что театр чуть не оштрафовали.
Спектакль оказался неудачен до комичности. Декорации, которые, для дешевизны, сделали из бумаги, оказались неудобны. Антракт перед действием на пароходе, когда декорации меняли, пришлось затянуть на полтора часа. Мейерхольд, Бонди и актеры переживали ужасные минуты. В суматохе кто-то налетел на стол с посудой, приготовленной для завтрака на пароходе, этот стол с грохотом через легкий кульбинский занавес полетел в публику. Бесконечно долго возились с бумажным потолком на сцене. Когда три его угла были укреплены, Мейерхольд стал палкой поднимать четвертый и… порвал потолок. Чаша терпения была переполнена. Он с отчаянием бросил палку и ушел к себе на дачу. Это был едва ли не единственный случай, когда Мейерхольд бежал с поля брани. В это время повезло, пожалуй, только Веригиной и Бычкову, они на три дня уехали в Иматру и не переживали позора.
Интермедии Сервантеса и арлекина ставили еще не раз. Однажды, во время спектакля в зале погасло электричество. Две интермедии прошли в полумраке и совершенно провалились. Занятые в них артисты невольно кричали свои роли, словно стараясь через мрак докричаться до зрителя. Мгербов орал так, что стоявший за кулисами Мейерхольд испуганно спросил: «Что с ним?».
Надо было спасать Арлекинаду. Тут Мейерхольду пришла оригинальная мысль: освятить сцену свечами. В антракте сбегали в лавку. По бокам авансцены установили две пустые бочки, по краям которых венком прикрепили купленные стеариновые свечи. Пантомима от такого освящения только выиграла. И у актеров поднялось настроение, они играли как никогда.
Были и экспериментальные постановки – «Финикиянки» Эврипида и «Антигона» Софокла. Впервые был сделан эксперимент применения в драме музыки – ритмическое чтение переходило в чисто музыкальное. Теория музыкального чтения была разработана молодым композитором М.Ф. Гнесиным, он объяснял его принципы актерам, помогал им разучивать «Финикиянок», он же перед спектаклем выступил с речью о принципах музыкального чтения.
Были и другие, менее значительные постановки, такие как «Доходы миссис Уоррен» Бернарда Шоу, «Мнимый больной», «Трактирщица».
Кроме того, Мейерхольд договорился с Репиным чтобы каждую неделю его труппа играла в репинском театре «Прометей» в Оллила. Один такой спектакль состоялся 1 июля, когда в Финляндии отмечается день колоса ржи – начало жатвы. Давали «Поклонение Кресту» и «Арлекинаду». Публику увиденное привело в восторг, об этом вечере сохранилось много воспоминаний. Правда неизвестно приезжала ли снова труппа Мейерхольда в Оллила.
Осенью театральный сезон угас и больше никогда не повторился. С началом Первой мировой войны Любовь Блок ушла сестрой милосердия на фронт. Виктория Чекан и Александр Мгербов поженились. В 1913 г. на съемной даче в Териоках родился их сын Иван (Котя). Мальчик проживет очень короткую и очень бурную жизнь актёра-агитатора. В возрасте девяти лет он погибнет при невыясненных обстоятельствах. Могила Коти Мгеброва-Чекан на Марсовом поле станет местом клятвы пионеров.
В советские годы вилла «Лепони» сгорела дотла. Но лето 1912 г. все же вошло в историю театрального искусства. Это были месяцы напряженной работы Мейерхольда с актерами, которые отмечали, что замечания режиссера на репетициях приносят больше пользы, чем его витиеватые речи. Териокское товарищество может, и не сделало открытия в искусстве, но определенно помогло дальнейшему развитию сценических форм.
© О. С. Смирнова. Статья любезно предоставлена автором для публикации на сайте terijoki.spb.ru. Использованы фотографии из архива сайта.
ПРИМЕЧАНИЯ
1. Бонди Юрий Михайлович (1889 – 1926), основатель советского театра для детей.
2. Впоследствии портрет был выстален в Петербурге, на Морской, 38. Воспроизведен в журнале «Новая студия» (1912 №8). Стал шедевром Кульбина.
Другие материалы нашего сайта по теме:
- Константин Виноградов. Дачный театр с Мейерхольдом
- Вл. Пяст. Териокский театр
- Константин Виноградов (?). Зеленогорск театральный
Последние комментарии: